— Я хочу сделать что-то особенное, чего еще не было в кино, понимаешь, пап? – вжимаю педаль газа в пол и высовываюсь из окна, пока отец, ворча и фыркая, с видом хирурга закручивает огромную гайку над ремнем генератора и прислушивается к звуку. Наконец, он недовольно морщится и тянется измазанными в мазуте руками к верхнему карману белоснежной рубашки. — Или эта дрянь не заведется, или я плохой механик. Давай еще раз. Что-то особенное? – Ныряю назад в просторный салон Линкольна, который простоял в нашем гараже без малого семь лет, и несколько раз нажимаю на педаль, высчитывая интервалы в несколько секунд.

— Не обижайся, – два маленьких глаза взглянули на меня через толстые линзы очков, и сморщенная рука потянулась к моему плечу. Сделав шаг в сторону, я сунул папку с контрактом в рюкзак и дернул плечом, пресекая его попытку остаться милым стариком с выдающимся прошлым. В этом весь Стивен – устраивает самые мерзкие представления в мире, но изо всех сил старается выглядеть добродушным евреем в огромных очках, будто такие существуют. — Это ведь бизнес, понимаешь? Я с самого начала видел в этой роли Уилла, а теперь, когда мой проект вернулся ко мне, я могу воплотить свои идеи. – Умолкнув на пару секунд, чтобы собраться с мыслями перед очередной гадостью, он поправил очки на носу и с видом короля перед троном, улыбнулся. — Передавай привет Нолану, когда будете искать работу. Я ведь не только режиссер, я критик. И как профессионал, я могу сказать только одно: вы оба – полное дерьмо, Мэттью. – Не реагируя на его проповеди, я сгреб свои вещи со стола и застегнув рюкзак, перебросил его через плечо. Уходя, я обернулся и взглянул на него. Мой взгляд тут же подметил две особенности, о которых не  стоило бы и думать, если бы они не указывали на сильную степень нервного расстройства: конвульсивное   подергивание век и непрерывное шевеление пальцами. Сидел он или ходил, говорил или молчал, пальцы его рук неудержимо  сгибались и разгибались, как будто их спутывала невидимая вязкая паутина. Он боялся, а мои губы вдруг растянулись в злой насмешливой улыбке. — Критик, да? Твоя критика, Стивен, всего лишь объяснение того, как бы ты снял этот фильм, если бы, конечно, мог. Но ты не способен на это, и поэтому ты боишься его до чертиков. Ты даже свой член поднять не можешь. Ты просто... жалкий старик, которому когда-то повезло. Ты не гений. И, я думаю, ты прекрасно это знаешь. – Он не пошевельнулся.  Будто мертвый, с застывшим в ужасе лицом, залитый электрическим  светом, он продолжал неподвижно и строго смотреть в ту точку, где за минуту перед этим блестели мои глаза.
Они заполонили все вокруг как опасные мерзкие насекомые. Вторглись в этот хрупкий Рай, который стал последним пристанищем для того, что мы все еще могли назвать искусством. Последний оплот актерской гордости медленно рушился у нас под ногами, и что-то болезненно важное исчезало из нашей жизни. Из моей жизни. Проходя по длинным коридорам киностудии, уже лишенным былой магии, я вспоминал своей первый съемочный день. Стоило лишь переступить порог этого места, чтобы захлебнуться от нахлынувшего как цунами восторга. Огромные павильоны, тщательно выстроенные не архитекторами-любителями, а профессионалами, влюбленными в свое дело. За кем ты бы не наблюдал, будь то работа художника или простого уборщика помещений, эта магия была повсюду. Последнее пристанище тех, кто влюблен в кино, а не в шелест бумажных купюр. С чувством военнопленного, чей дом захватили враги и сожгли дотла, я смотрел на то, как тихо и безропотно из этих стен исчезала магия – наш режиссер уходил. Не хлопнув дверью, лишь тихо прикрыв ее рукой, чтобы не потревожить этот удивительный магический призрак искусства, витающий в длинных ровных коридорах. Наш дом опустел так стремительно, как угасает свеча от резкого порыва северного ветра. Ощущая себя сиротой, я не противился пророческой мысли, что однажды и мне придется уйти. Однажды наступило слишком быстро и, как это часто бывает, совершенно неожиданно. Мне вдруг показалось, что из огромного здания, где все еще бродил призрак Кристофера Нолана, вдруг исчезли все источники света. Широкие лампы под потолком продолжали тихо потрескивать, прогоняя электричество по тонким проводам, часы все так же отстукивали дробь, вокруг было так светло, но света нигде не было. Люди, казавшиеся одной семьей, страстные служители Музы, превратились в ходячих мертвецов, монотонно совершая свои привычные действия. Они стали похожи на бездушные машины, без голоса, без единой мысли, без творческих порывов, высказываемых вслух. Чарующая нега, отличавшая эти места от миллионов других на планете, рассеялась как туман, и острые углы реального мира вылезли наружу как сорняки в идеальном саду. Теперь этот сад потерял свои цвета, растения в нем потускнели, и сочные листья превратились в иссохшие ветви, падающие на землю. Я шел по шумным коридорам с рюкзаком за плечами и удивлялся, как немного стоит храм, из которого убрали статую Бога.
— Сочувствую, Мэтт, – чей-то натянутый приторной любезностью голос заставил меня остановиться, и, обернувшись, я встретился взглядом с двумя типами, которые, судя по слухам, приехали сюда со студии Парамаунд, чтобы вершить свой праведный суд. — Сложно сработаться с таким режиссером, когда привык к уровню попроще, да? – Я улыбнулся и пожал плечами, подхватив ползущий вниз рюкзак рукой и притянув его ближе к шее. — Сложно. Но я ведь ухожу не надолго, да? Я очень хочу увидеть ваши физиономии, когда после нашей премьеры вы выстроитесь в очередь, чтобы нам отсосать, но вряд ли охрана пропустит животных на фильм Нолана. – Они что-то говорили мне вслед, рассыпая угрозы и привычные для моего слуха упреки, но я, подняв средний палец за спиной, уже не слышал их голоса. Я и сам хотел уйти следом за Крисом, как только неизбежная мысль, что проект вновь окажется в руках Спилберга, стала слишком очевидно. Мое увольнение с самого  начала было вопросом времени. Он бы не смог работать со мной, а я бы не смог выполнять его идиотские команды, делая вид, что счастлив работать с ним. Проходя мимо широкого балкона, откуда Нолан часто следил за съемочной площадкой, мое внимание вновь привлекла зияющая пустота у дальней стены, где когда-то располагался огромный шаттл, привезенный сюда специально из НАСА. Настоящий шаттл, который теперь пылился на старом складе для сломанных вещей, потому что Спилберг не смог привести его в действие. И этот старик снимает фильм о космосе? Прощаясь с Купером, как со старым другом, я мысленно обещал ему вернуться, ощущая поразительную по своей силе связь между нами. Он бы не смог подвести меня, а я уже вряд ли смогу так просто вычеркнуть его из своей жизни.
— Папочку уволили, – с беззаботной улыбкой сказал я, переступая через порог гримерной и поймав пристальный взгляд Джессики в зеркале. — Наговорил гадостей напоследок. Я бы не был таким козлом, будь мне сто лет и улыбка педофила. Маккензи, ты с ним поосторожнее. – Пройдя вглубь тесной комнаты, я отшвырнул в сторону рюкзак и, присев на гримерный стол, скрестил руки на груди. Мое увольнение открывало целую череду трагических для проекта событий, и, кажется, Джессика как никто другой понимала это. Хотя мысль о том, что Спилберг еще намучается с ней, придавала мне уверенности. Никто не любит умных женщин, особенно такие глупцы как он, но, глядя на нее, можно было сразу понять, что именно зацепило такого человека как Крис Нолан. И раз уж он смог бросить ее на этом круге Ада, значит, дела и правда стремились в бездну со скоростью света. — Он ведь вернется, да? – почему-то спросил я спустя несколько минут долгой напряженной паузы, хотя откуда ей знать, что творится в его голове. Я вдруг почувствовал острую необходимость уверенности. — Ума не приложу, какого черта он не борется? Или это такой план... Чтобы этот придурок сам понял, что ни на что не способен. Я стоял перед ним и, знаешь, о чем подумал? Он чертовски боится. Хотя и знает, что однажды Нолан его трахнет. – Поймав себя за ругательстве, не предназначенном для детских ушей, оборачиваюсь и с улыбкой обращаюсь с сидящей в глубоком кресле Маккензи. — Детка, ты бы пошла поболтала с дядей Мэттом, он наверно грустно пьянствовать одному. – Поняв, что я всего лишь хочу выставить ребенка из комнаты, Маккензи нахмурилась, тихо вздохнула и с печальным видом выскользнула за дверь.

Мне вдруг показалось, что вся Джорджия – жаркая, буйная, шумная, с палящим солнцем, которое жгло прямо в лицо, и с криками приветствий, которые вздымались вокруг, подобно волнам, собралась у центрального входа самого крупного кинотеатра в Атланте. Люди вокруг перестали быть чужими и стали нашими близкими друзьями на тот миг, пока блестящий чёрный лимузин с трепещущими флажками на крыльях проплывал вперед, разрезая толпу, мимо полицейских барьеров. Кортеж продвигался вперёд, и восторженные возгласы толпы становились всё громче, стремительнее, живо реагируя на каждый поворот блестящих колёс вдоль заполненных зрителями тротуаров. Несколько молодых людей с огромными постерами в руках высыпали на улицу. Со своего командного поста на повороте офицер низким, но удивительно звонким голосом подал сигнал, и несколько полицейских сомкнулись в ряд, оттесняя их назад. Джексон Фишер спрыгнул с правого крыла своего джипа, плавно движущегося позади нас, чтобы преградить путь восторженному фотографу-любителю, и ловким движением отвёл его в сторону. — Вот это да, – улыбнувшись, протянул я, всматриваясь сквозь затемнённое стекло на переполненную улицу — Кажется, ни на одной нашей премьере не было столько людей. – Не обращая внимания на хриплое радио и на телохранителя, который о чём-то переговаривался с водителем на переднем сидении, Кристофер приветствовал всех молчаливой улыбкой. Он всматривался сквозь стекло с выражением ребёнка, впервые увидевшего рождественскую ёлку. Он будто искал глазами знакомые лица, стараясь угадать их мысли, но обнаружил удивительно большое число людей, в котором они затерялись. И в ответ на его симпатию толпа ликовала, аплодировала, будто приветствуя члена своей семьи, который уехал много лет назад и, наконец, вернулся в родные края. Рев всё нарастал, и я услышал, как он тихо говорит: «Спасибо, спасибо, спасибо». Они не могут услышать его, – размышлял я – почему же он это делает? Возможно, по привычке – он ведь хорошо воспитан и влюблён в свою публику. Фишер по-прежнему стоял на подножке спиной к улице, то спрыгивая, чтобы отогнать от автомобиля очередного поклонника, то вскакивая обратно. Кажется, он уже потерял счет, сколько раз соскакивал на мостовую, и стал тяжело дышать. Толпа за углом поредела. После резкого поворота на Хьюстон-стрит Фишер вновь прыгнул на подножку, однако даже здесь раздавались громкие аплодисменты, и Кристофер, удивленный приемом Джорджии и в восторге от него, тихо улыбнулся.
— Сэр, – торжествующе заметил внезапно оживившийся телохранитель, — теперь вы не сможете сказать, что Джорджия вас не любит. – Сбавляя скорость, автомобиль въехал в узкий тоннель и, наконец, остановился у широких распахнутых ворот, сплошь облепленных молодыми людьми, свисающими вниз с камерами наперевес. — Удачи, – обернувшись ко мне, проговорил Крис и притянул галстук ближе к шее, нервно разглаживая другой ладонью волосы на макушке. Протянув руку к двери, он мягко и неуверенно толкнул её вперёд и в одно мгновение замер, будто в последний момент обдумывая какое-то важное решение. Вдруг раздался резкий глухой хлопок.
В первые несколько секунд мне показалось, что кто-то взорвал дорожную петарду. Сквозь оглушительный вопль толпы, я услышал звонкий голос Фишера, который со свойственной ему моментальной реакцией выпрыгнул из машины напротив и бросился вперёд. Только в это короткое мгновение, которое будто парализовало меня изнутри, я почувствовал тонкий запах пороха. Схватившись за плечо Криса ладонью, я всмотрелся в его лицо – он смотрел в какую-то видимую только ему точку, и в его распахнутых глазах читалось изумление. Первый выстрел распугал птиц. Голуби взлетели, сначала по нескольку, затем стаями, и теперь в небе хлопали тысячи крыльев. Они поднимались всё выше и выше, пока не образовали большой и неровный, трепещущей вверху веер, похожий на темно-синюю букву v, переходящую в более мягкий голубой тон неба. Я встревожено взглянул туда, куда был направлен его взгляд – в обшивке полуоткрытой двери зияла дымящаяся дыра. Снова хлопок. Встретившись с его взглядом на короткую секунду, я будто разгадал сложный ход его мыслей – его взгляд был насмешливым, я часто видел это выражение, когда он раздумывал над трудным вопросом на пресс-конференции. Затем необыкновенно изящным движением он поднял правую руку словно для того, чтобы отбросить назад свои волосы и поприветствовать зрителей, но он не довел движения до конца, как его рука бессильно упала. Сквозь чудовищно громкий шум в висках, будто чувствуя, как бьётся пульс в каждой извилине моего мозга, я опустил взгляд вниз. Всё вокруг было забрызгано кровью. — Они убили его! Они убили его! – крикнул кто-то в толпе, но прежде чем этот голос стал громче, Фишер запрыгнул на подножку и громко скомандовал: – Живее отсюда! Не останавливайся! – Издав глухой моторный шум, лимузин тут же набрал скорость и понёсся вперёд по пустынной улице. Спустя несколько секунд после последнего выстрела пальцы начальника охраны уже сомкнулись вокруг левого поручня, и его нога коснулась левой подножки. Ему почти удалось встать прочно на ноги, но в это мгновение водитель выжал до предела педаль акселератора, и стальная махина лимузина весом почти в четыре тонны рванулась вперед. Крепко схватившись за поручень, Фишер подтянулся, и его бледное как иней лицо с ужасом заглянуло в салон.
Сначала крови нет. Но через мгновение кровь повсюду. Фонтан крови заливает мои колени, по огромным бутонам белых роз, предназначенных для миссис Нолан, стекают яркие алые струйки, и в этом беспорядочном месиве я даже не понимаю, куда угодила пуля. Дёрнувшись, Кристофер поднимает голову и резким движением срывает галстук с шеи, зацепив несколько пуговиц на рубашке, и этот отчётливый треск врезается мне в память. Его тело бесшумно сползает в сторону, и я хватаю его за пиджак, командуя водителю, чтобы он как можно скорее поворачивал в сторону больницы. Голоса растворяются в нервной дрожи мыслей у меня в голове. Это случилось. Спустя столько лет, столько упущенных возможностей, они сделали это. Внезапно я вспоминаю лицо Хита Леджера. Оно проносится в моей памяти, его добродушная улыбка и смеющиеся глаза, на дне которых затаилась печаль. Глухой звук выстрела всё ещё звучит у меня в голове вперемешку с треском оторванных пуговиц. — Вперед! – кричит Фишер, обернувшись к машинам охраны и показывая жестом, чтобы они не останавливались. Мимо него мчится машина с группой журналистов, они высовывают камеры в распахнутые окна, но не могут рассмотреть ничего сквозь тёмные стёкла лимузина.  Водитель затормозил, и Фишер, не открывая дверцы, перескочил через борт. Все это произошло так быстро, что машина продолжала двигаться и только снизила скорость. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы разорвать колонну автомобилей прессы. Пять машин, следовавших в городской госпиталь на огромной скорости, с пронзительным визгом шин свернули вправо, с вихрем промчались вверх по въезду на магистраль и вскоре исчезли из вида журналистов. Больница оказалась столь же непримечательной, как и её название. Издали её легко можно было принять за большой обветшалый жилой дом. Это неряшливое десятиэтажное здание серого цвета стоит на небольшой возвышенности, с которой открывается вид на равнину, простирающуюся в западном направлении в сторону Атлантик-сити. От волнения мои ладони покрылись холодной испариной. Беспрерывно поглядывая в зеркало заднего вида, водитель передвинул руки на руле и ещё крепче сжал его. Кристофер терял сознание. В последнюю минуту, закрывая глаза, он решил, что точно не умрёт – я понял это по его озлобленному решительному взгляду, и это осознание медленно унимало дрожь у меня в руках. — Сиди спокойно, все будет хорошо, – но сам я не верил в то, что говорил. Я сомневался в том, что когда-нибудь вообще наступят добрые времена. На какую-то долю секунды мне показалось, что он перестал дышать, но его рука вдруг едва уловимо вздрогнула, и я бережно накрыл её своей ладонью.
Обложенный кирпичом въезд на территорию госпиталя освещался двумя красными неоновыми надписями и между ними, будто создавая необъяснимую гармонию, сиял красочный постер «Помни». Миновав стоянки, лимузин развернулся влево и остановился, стальное пять автомашин резко затормозили и замерли в причудливом беспорядке по всей дуге въезда в больницу. Наконец, появились санитары. Стараясь не смотреть на лица людей, плотным кольцом окружавших машину, я вышел из салона и, крепко держа Криса под руку помог ему сделать несколько болезненных усилий. Наступила короткая напряженная пауза, я коснулся его плеча и почувствовал как оно судорожно вздрагивает. Опустив его на инвалидное кресло, мы направились в здание больницы через створчатые двери с надписью «посторонним лицам вход запрещен». За этими дверьми находился совершенно иной мир. В него никогда не проникали лучи солнца, и воздух будто был заражён смертью. Стены коридора выложены изразцовыми плитками удручающего бежевого цвета, а пол устлан потёртым бурым линолеумом. По обе стороны коридора, словно в лабиринте, раскинулись бесчисленные клетушки, где размещались педиатры, терапевты, гинекологи, рентгенологи и приёмный покой. Наконец, мы добрались до хирургического отделения, и белая дверь звонко захлопнулась перед мои лицом.
Не знаю, сколько прошло минут, а может, часов. Звенящая тишина разливается по белоснежному коридору больницы так же стремительно, как солнечный свет заполняет пустую комнату ранним утром. Опустив голову к коленям, закрываю лицо ладонями, умоляю шумные мысли найти покой у меня в голове. Голос Аарона Райдера, одного из со-продюсеров проекта, возвращает меня в реальность. — Я тут подумал, что будет, если он вдруг..? Что будет со студией? – поднимаю голову и всматриваюсь в его лицо, чувствуя, как на мои плечи опускается груз всего мира. — Если он вдруг что? Заткнись нахрен, Аарон. – Не успевает он и ответить, как стеклянная дверь, ведущая в коридор, с шумом распахивается, и в хирургическое отделение врывается Джонатан Нолан. Я знаком с ним так много лет, но ещё никогда не видел этого выражения у него на лице. Ужас, отчаяние и бесконечная ярость. Не замечаю никого вокруг, он проходит мимо и толкает дверь операционной вперёд. Сквозь протесты многочисленных докторов, до моего слуха доносится по-прежнему строгий голос Кристофера, призывающий брата к успокоению и благоразумию. Почему-то от его уговоров вернуться в кинотеатр и провести премьеру фильма, я вдруг улыбаюсь – всё таки, этот парень неисправим даже с дыркой в плече. Спустя несколько минут напряжённых споров, Джон всё же выходит из палаты и медленно плетётся мне навстречу.
— Публика в панике... – опустившись в кресло рядом мной, дрожащим от напряжения голосом говорит он — Повсюду пресса, а я не знаю, что им сказать. Нельзя придавать огласке то, что случилось. Сейчас скандал ни к чему... Какого чёрта... – Киваю в ответ на его негласный вопрос, и ощущение чудовищной несправедливости этого ужасного мира, всей грёбаной вселенной, будто скрипит на зубах как горький сахар. Уверяю Джона, что всё будет в порядке, и мы обязательно найдём выход. Всегда находили. Когда умер Хит, первыми, кого обвинили в его смерти, стали мы. Когда несколько психопатов устроили стрельбу на премьере нашего фильма, мы первыми узнали о случившемся. Пришлось найти выход. Выживать в окружении завистливых шакалов. Обещаю найти решение и желаю ему удачи в презентации фильма. Уже уходя, Джон ещё раз удостоверился, что я сообщу ему о малейших изменениях и, громко ругаясь, скрылся за стеклянной дверью, которую несколько минут назад едва не выбил с петель. Но я не знал, что делать. Не знал Аарон Райдер, не знал и Уильям Тайлер, который столько лет проработал личным агентом Криса Нолана, и сейчас едва имел сходство с самим собой. Выдержав долгую паузу, он глубоко вздохнул. — Если кто-то из нас даст интервью, нам никто не поверит. Я думаю, нужно сообщить миссис Нолан. Убедить прессу, что ничего не произошло, и как только шумиха уляжется... решить эту проблему самостоятельно. – Мы не стали спорить. Может быть, у нас не было других вариантов, а может, мы окончательно лишились сил. Снова глубоко вздохнув, будто намереваясь сообщить молодой женщине, что она в одночасье стала вдовой, Уильям достал телефон и скрылся за поворотом в соседнем коридоре. Я же медленно поплёлся к ближайшей уборной, ощутив непреодолимое желание хотя бы на пару минут остаться наедине с самим собой. Я навсегда запомню это отражение в зеркале. Моё отражение. Воплощение кровавой борьбы за власть, зависти и жестокости к тем, кто просто хотел быть частью этого мира. Я долго и пристально всматривался в себя по ту сторону зеркала – кровавые подтёки на рубашке, несколько капель на левой щеке, с той стороны, где сидел Крис в тот проклятый момент. Опустив взгляд на руки, я с ужасом обнаружил, что мои ладони покрыты запёкшейся кровью. В приступе необъяснимой паники, я принялся отмывать руки, пока алая вода стекала вниз по стенкам раковины, и мне больше всего на свете хотелось заорать во всё горло.

http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 3#p1920070
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 3#p1960315
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 4#p2019955
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 4#p2039535
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 8#p2327595
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 9#p2337464
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 5#p2128324
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 5#p2115412
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 5#p2077761
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 7#p2233755
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 7#p2247690
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 0#p2384367
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 2#p2479560
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 3#p2532459
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 4#p2561906
http://californiadreamin.rusff.me/viewt … 4#p2576715

1. Анастасия
2. Король лев
3.
4. Геркулес
5. Холодное сердце
6. Русалочка
7.
8.
9. Горбун из Что-то Тама
10.

  Когда я встретил тебя впервые, мне показалось, что на этот раз у меня всё получится. Знаешь, ты умеешь вселять такую уверенность – смотришь тебе в глаза и думаешь, что всё по плечу. В один момент стало ясно, почему не получилось с другими. Ты улыбнулась, так по-настоящему и искренне, будто прочла мои мысли, и сомнения растаяли. Может быть, в тот день я сделал первый шаг на пути к сумасшествию, но я сразу понял, что ты та самая. Звучит так романтично и нелепо, но это, чёрт возьми, правда. Твои глаза напротив меня разгораются влажным блеском, предвещая слёзы, и я отворачиваюсь, не в состоянии смотреть на них. Они заставляют меня отвлечься от своих обид, которые я с таким трудом придумывал себе сам, и я вновь чувствую укол вины. Не знаю, зачем я затеял всё это, зачем мне понадобился этот брак. Может быть, хотел доказать, что я не такой как другие и не буду жить с тобой под одной крышей годами, чтобы потом завести детей и, не дам им даже своего имени, уйти к другой женщине. А, может, доказывал сам себе, что я на это способен. Стать хорошим мужем, заботиться о тебе, вселить какую-то уверенность в завтрашнем дне, хотя сама посуди, какой из меня к чёрту хороший муж? Я даже не могу отличить яйцо всмятку от яйца, сваренного в крутую. Могу неделями не выходить из своей комнаты, готовясь к новой роли и только после съёмки первого дубля заговорить с тобой. Мне всерьёз казалось, что официальный, настоящий брак поможет мне начать жить по-другому. Ощутить ответственность. И почему я никогда всерьёз не думал о тебе? Неотрывно смотрю в одну точку где-то на стене, пока твой волнительный голос пытается донести до меня одну до ужаса простую, но, должно быть, главную мысль – в этом нет твое вины, по крайней мере, не в большей степени, чем моей. Когда твой голос утихает, я ещё несколько секунд смотрю в эту точку, пытаясь найти в ней что-то важное, что помогло бы нам обоим справиться. Наконец, перевожу взгляд на свои руки, сложенные на коленях, и глубоко вздыхаю. Почему-то после твоих откровенных слов, в которые я больше всего на свете хочу верить, мне становится легче. — Я думаю, что это моя вина. Если бы я не думал только о себе, может быть, у нас был бы шанс. Не знаю, что мне мешало просто остановиться и задуматься, что нужно тебе на самом деле, и почему ты это делаешь. Почему-то только сейчас мы говорим об этом, когда всё уже случилось, и ничего не вернуть. – Но я тоже люблю тебя, это всё усложняет. У нас ведь всё случилось в лучших традициях, над которыми я всегда любил смеяться. Он ни во что не верил, кроме себя самого, но стоило появиться ей, как всё в его жизни изменилось. Они должны пройти через череду испытаний и жить долго и счастливо в ближайших нескольких главах.
  В первые пару месяцев мне казалось, что всё в нашей жизни так просто и идеально. Мы ничего не усложняли, и в этом были свои плюсы, мы даже толком не ссорились – нам попросту нечего было делить, потому что у нас не было ничего общего. Я удивлялся твоей объективности, твоему здравомыслию, думая, что впервые в жизни встретил девушку, которая знает наверняка, чего хочет от жизни. По крайней мере, какое-то время мне действительно так казалось, Эмми. Мы любили говорить, и я до сих пор считаю, что именно эти долгие разговоры обо всём на свете помогли нашим отношениям протянуть так долго и не скончаться на первом же повороте. Постепенно я и сам не заметил, как мысленно приписываю тебе те качества, какие хотел бы в тебе найти, и твой образ, существующий в моей голове, всё быстрее и стремительнее отдаляется от реальности. Я возлагал большие надежды на эту уверенную в себе девушку, даже не предполагая, что ты настоящая вовсе не обязана оправдывать моих ожиданий. Так что... Вина опустилась мне на плечи тяжёлым грузом, но я вряд ли когда-нибудь решу показать тебе, насколько сильно я ощущаю её гнёт.

Don't let me go, hold me in your beating heart
I won't let go, forever is not enough.